Я же, управляя в узостях длиной лодкой, ни на секунду не мог отвлечься на разглядывание берегов. Все напряжённо молчали.

Километр за километром мы неуклонно продвигались вглубь тайги, в ту сторону, где мне ещё не доводилось бывать. Стену тайги то и дело разбавляли обширные поляны, белокопытником, или «лопухом таймурским», если не по латыни. Речка успокоилась до сонного состояния, сильно меандировала на местности, где почти не было уклона, течение практически не чувствовалось. Дно поменялось. Вода всё ещё оставалась прозрачной, однако дно совсем другое, заросшее водорослями, а не каменистое, как было всего пяток километров назад. Менялись и берега, яры становились выше. Еще через километр пути справа показались остатки лагеря геологоразведчиков. В восьмидесятые годы прошлого столетия они активно искали здесь жилы исландского шпата. Однако с тех пор, как промышленники научились синтезировать оптический шпат, интерес к природному был утрачен.

Пару раз движение усложнили шиверы — мелководные участки реки с быстрым течением и беспорядочно расположенными в русле подводными и выступающими из воды камнями. В отличие от порогов, шиверы локальны, их последовательность плохо прослеживается, шкиперу трудно выделить линию преимущественного стока воды — струю. Поэтому основная сложность при прохождении шиверы, как и любого препятствия на реке, — определение линии движения судна. Чем я и занимался.

На одной из излучин Ильяс показал рукой на одиноко стоящий лабаз, очень старое, почерневшее от времени сооружение на четырёх опорах-сваях.

— Эвенкийский лабаз, — пояснил он по рации. — Они очень редко его посещают, я ни разу не видел здесь человека. Но кто-то сюда приходит, оставляет нимад. А потом его забирают… Одно время я даже считал, что это припасы для кого-то из беглых родственников, имеющих проблемы с законом.

— А потом? — спросил я.

— Плюнул. Меня это не касается. Никто в мои дела не лезет, я тоже не суюсь в лишнее. Эвенки живут по своим законам.

Нимад — один из древних общественных институтов у тунгусов, в переводе это слово означает «дар», «подарок». Это такой обычай, предписывающий охотнику оставлять добычу или её часть сородичам или соседям. Ещё совсем недавно он был широко распространен среди всех эвенков, уходя своими корнями в далекое прошлое, характеризуя наиболее древний период общественного строя тогда ещё тунгусов — своеобразную форму общего производства и потребления.

В таком дарении действует строгая система, регламент: охотнику-дарителю всегда достаётся голова и сердце добытого зверя, реже шкура целиком или камус. Тунгусы полагали, что голова и сердце — это места, где обитает душа животного. Эти части охотники не отдавали, чтобы не лишиться охотничьей удачи и благосклонности духов. Нимад не просто обычай, в понимании эвенков это — закон. А охотничья удача во многом зависит от благосклонности духов-хозяев. Сейчас такая практика отчасти сохранилась лишь среди эвенков, постоянно обитающих в тайге или тундре, но распространяется на их родственников и знакомых, живущих в небольших поселках.

Об этом обычае я читал, но такого материального сопровождения нимада не видел.

Хозяйство Сарсембаева показалось в положенное время. Лодки медленно пристали к берегу, и Ильяс тут же выпустил Шайтана — для разведки и ознакомления с местом. Учитывая имеющийся у собаки опыт, можно с уверенностью ждать заливистого лая, если самоед увидит названного гостя. Да, иметь такую собачку очень полезно, осознал.

— Задержимся на часок, — решил хозяин. — Я всё проверю, сами понимаете, время надо. Сейчас запущу генератор, Никита, сможешь связаться с Крестами. Отдохнём малёха, и дальше. Выше по речке будет большое озеро, там свернём. Дальше один волок, правда, сложный, на другую речку, и мы на месте.

Мы с Мишкой выбрались и начали приседать, разминая затёкшие ноги. Хорошо тут у него, уютно.

— Ильяс, слушай, а комендант твой знаменитый где обретается? Ну, саблезубый горностай, — поинтересовался Сомов.

— Сейчас объявится. Он думает. Меня увидел, но и пса засёк. Теперь решает, кто из нас главнее, — улыбнулся промысловик и громко свистнул.

К нему тут же подбежал взмыленный Шайтан, судя по всему, не обнаруживший вблизи ничего подозрительного. Хозяин схватил пса за широкий ошейник и предложил:

— Пошли, мужики, в фазенду, с комендантом знакомить буду.

Глава семнадцатая

Поляна Большой Бойни

Старица здесь неожиданно широкая — настоящий залив, а не старица.

Естественно, в ней нет течения, вода почти как зеркало. Стоявшие рядом лодки медленно покачивались. Мелкие волны бежали к красивому песчаному пляжу, желтеющему под довольно крутым и высоким склоном. До берега было всего около сорока метров, но группа молча выжидала, пялясь на берег через оптику: мы с Сомовым смотрели в бинокли, экипаж «обушки» — сразу в прицелы.

— И как это прикажете понимать? — в почти полной тишине вопросил Сарсембаев, выкручивая свой «бушнелл» на максимальное увеличение.

— Слушай, а про баню он тебе чего-нибудь говорил? — спросил Новиков. — Экий, сука, нежданчик.

— Неплохая, кстати, баня, — заметил Гумоз. — Со знанием дела поставлена, удобно.

— Ничего он не говорил! А я теперь ничего не понимаю! — возвысил голос Ильяс. — И про баню не говорил.

— Забыть мог… — неуверенно подсказал я. — Бывший хозяин, он как, богатый человек?

— Да хрена там лысого, а не богатый, обычный мужик, как все. Золота полон рот, вот и всё состояние.

— Тогда действительно несколько странно, — пожал я плечами, опуская бинокль и поднимая к глазам тепловизор, — за баньку мог бы немного налика и попросить, чисто по-человечески.

— Ну! Я ж с понятиями! — поддакнул Сарсембаев. — А с избой-то что случилось, ребята, святой дух помогал?

Никто ему не ответил.

Напряжённая тишина. Она теперь почти всегда напряжённая, мало осталось мест и ситуаций, в которых человек особой зоны может по-настоящему расслабиться. Постоянно ждёшь нападения — отвратительное чувство, к слову, эта перманентная алертность. Ещё и потому, что ты понимаешь, что и сама привычка к постоянной готовности в чём-то опасна. Когда-нибудь личная охранная система устанет, даст сбой. Вот тут на тебя и прыгнут.

Так что же здесь произошло?

Кривая изба на поверку таковой вовсе не оказалась. Видно было, что один угол некогда действительно проседал, однако теперь эта угроза была полностью устранена, маленькое отъезжее зимовье стояло абсолютно ровно. Нет, святой дух на такое точно не способен. Угол подпирала клетьевая свая, ровно сложенная из толстых чурбаков. Торцы ровные, дерево отпилено без спешки. Нижние венцы из окуренной лиственницы надёжно зафиксированы вбитыми в грунт кольями, укороченными так же ровненько — бензопилой человек работал. Такая клеть век простоит, ошкуренная лиственница не гниёт.

— Неужто поселился кто? — удивился Новиков, протирая стекло прицела чистой тряпицей из красной микрофибры.

— Местный не поселится, чужие здесь не ходят.

— Тогда кто, Никита? — спросил Димка.

Да бог его знает. Я уже достаточно крестовец и таёжный человек, чтобы хорошо понимать — такое самовольство невозможно, однако никто не может захватить чужое зимовье под жильё, за такое можно и пулю в башку выхватить. Ты вправе переночевать при нужде, переждать несколько дней непогоду или болезнь… Но самозахват невозможен. А без отчуждения вряд ли кто-то будет выполнять такую капитальную работу, разве что от скуки. От сытости, а не от голода. Вот только сложно представить, чтобы промысловик в тайге заскучал, у таких людей всегда работа найдётся. Дауншифтер номер два? Беглый зэк? И откуда, интересно мне знать, он бежит, если рядом нет ни одной зоны? Впрочем, беглые порой как раз в таких местах и прячутся, самая глушь.

— Может, он попросил кого-нибудь починить, да и забыл? — вслух рассуждал и тут опровергал сам себя Ильяс. — Да ну… Работы здесь много.